На личные расходы – в конверте
— Михаил Григорьевич, как вы оказались на заводе «Прогресс»?
— В 1964 году мы с супругой окончили Горьковский политехнический институт и нас направили на это предприятие по распределению. Но чем я занимался, до 2002 года жена не знала. Дело в том, что я был не рядовой инженер. Мое подразделение находилось за оградой, и даже сотрудникам завода, которые в нем не работали, входить туда не разрешалось. Справка «МК»
Михаленко Михаил Григорьевич
Доктор химических наук, директор Института физико-химическтх технологий и материаловедения НГТУ, профессор
Родился 5 марта 1942 года в городе Почепе Брянской области. Закончил Горьковский политехнический институт им. А.А. Жданова в 1964 году, специальность – технология электрохимических производств.
С 1964-го по 1967 год работал по распределению на заводе «Прогресс» в г. Куйбышеве. С 1967 года — в ГПИ им. А.А. Жданова (ныне НГТУ им. Р.Е. Алексеева). С 1992 года — заведующий кафедрой «Технология электрохимических производств».
Автор более 140 научных работ, 3 монографий и 16 авторских свидетельств и патентов на изобретения. Возглавляет научно-исследовательские работы по трем направлениям: химические источники тока, гальванотехника, экология электрохимических производств. Член двух докторских диссертационных советов.
Награжден пятью медалями, в том числе медалью им. М. В. Келдыша «За успехи в освоении космоса».
Действительный член академии инженерных наук РФ.
— Чем вы конкретно занимались?
— Мы занимались разработкой конструкций и технологий изготовления различных деталей для ракет и космических аппаратов, впоследствии я стал отвечать в том числе и за изоляцию камеры космонавтов. Я был связан с механикой, химией, электрохимией, – это заставляло расширять свой кругозор. Работая на космос, нельзя было быть узким специалистом. И когда какой-то проблемой занимался узкий специалист, возникала неувязка.
— Расскажите о Сергее Королеве – вы ведь часто пересекались с ним?
— Королев под Липками сидел очень мало, в основном он сидел как раз в Самаре. В Самаре в КБ у него работало три тысячи человек, а в Подмосковье – 150. С Королевым было интересно, но очень сложно. В человеке он видел не личность, а ту функцию, которая на того возложена. Он улыбался только после того, как успешно завершался полет. Вообще суров был.
— А какие-то поощрения были?
— Тот уровень зарплаты, который мы получали, не имел аналогов. У всех, кто работал в нашей структуре, не было проблемы куда-то поехать отдыхать. Каждый, независимо от того, начальник это или уборщица, делал заявку, куда он хочет — и без проблем, и это все оплачивалось. Плюс каждый – правда, в зависимости от занимаемой должности – получал конверт на личные расходы.
— А размер зарплат?
— В среднем по стране зарплата была около 100 рублей. Директор Горьковского автозавода получал 450 рублей. Инженер-выпускник вуза на том же автозаводе имел оклад в 87 рублей 50 копеек. А у нас минимальный оклад, не считая премий — 130. Но премия — минимум 100 процентов. Причем она зависела от твоего вклада: кто-то и 200 процентов получал, кто-то больше.
Проблему с военными ракетами решили за три месяца
— Почему вы проработали на «Прогрессе» всего три года?
— Руководителем военного представительства в нашей структуре был полковник Глуховский. И когда в 1967 году он уходил в отставку, его спросили, кого бы он рекомендовал. Он порекомендовал меня – 25-летнего инженера.
И вот наш военпред – генерал с большими погонами — пригласил меня и предложил поехать на Байконур в качестве военного представителя. В 25 лет мне присвоили бы звание полковника. Но меня это не устраивало, у меня уже тогда была большая тяга к научной деятельности. Генерал в ответ виртуозно высказал все, что он думает обо мне и о моей науке. Стало ясно, что просто так меня не отпустят.
— Но отпустили все-таки?
— Дело в том, что со сборкой военных ракет возникла проблема, которая не позволяла производить их в массовом масштабе. И бывший директор нашего завода Абрамов – его назначили начальником оборонного производства после инфаркта – вышел на меня. Я ему и рассказал, что хочу заниматься наукой, а меня отправляют военпредом на Байконур. Он мне ответил: «Вот, есть такая проблема с ракетами. Людей можно набирать с любого вуза, с любого НИИ. Если за полгода вы справитесь, я сделаю все, чтобы ты попал туда, куда захочешь». Мы решили проблему за три месяца. Спали понемногу, но чувствовали себя бодро. С территории завода никто не выходил.
Без контакта с внешней средой
— Во время вашей работы были инциденты, связанные с гибелью человека в космосе?
— Комаров погиб… Медики ему запрещали, но генсек хотел, чтобы он был первым, кто полетит второй раз. И на взлете у него сердце отказало. Когда мы запускаем в космос человека, у него порядка 30 секунд практически «прямая линия» на кардиограмме за счет перегрузок, а потом постепенно уже нормализуется. А у Комарова прямая, прямая, прямая… Надо сажать, но сразу не посадишь…
— Это единственный случай?
— Нет, еще был экипаж из трех космонавтов – у них был тепловой удар. Спускались по другой траектории и перегрелись.
— Опасные моменты – они ведь на Байконуре были и в космосе. А у вас, в Куйбышеве, никто не рисковал жизнью… Или это не так?
— Это далеко не так. Опасные объекты были и у нас непосредственно. Причем очень опасные объекты, работа с которыми могла закончиться гибелью сотен сотрудников.
— Что это было?
— Системы для окислителей и для топлива – в них ничего не должно было попасть, даже пылинка. Там можно было работать максимум четыре часа. Состояние здоровья должно было быть железным. И вот когда ты входишь в это помещение, сначала раздеваешься, моешься, потом руки в сторону – и тебя начинают чесать металлической щеткой. Все места, где у человека растут волосы. Так вот, была у нас женщина – она, наверное, была мужененавистницей — когда она тебя драла, слезы из глаз текли. А потом тебя одевали почти в тот же скафандр, что и у космонавтов.
— А почему работать можно не более четырех часов?
— Просто больше самые крепкие не выдерживали. Никакого контакта с воздухом нет, человек начинает потеть. У тебя на исходе этих четырех часов в ногах скапливается 10-сантиметровый слой пота.
— Может, не стоило так тщательно предохраняться?
— Чтобы показать, насколько с этими системами аккуратно надо работать, проводили простой эксперимент: деревяшку вставляли в рот, чтобы человек не прикусил язык от испуга, ставили пробирку с окислителем – и бросали в нее волосок. Пробирку разносило вдребезги, грохот — как от взрыва артиллерийского снаряда. После этого, когда тебя обдирают, ты будешь терпеть. Потому что если с тебя упадет волосок в большой объем — не останется ни тебя, ни тех, кто с тобой работает.
— Были внештатные ситуации?
— Был один трагический инцидент до меня: люди нарушили технику безопасности и сгорели живьем. На одном из производств обрабатывали ракетную обшивку в двух огромных ванных. В одной ванне раствор щелочи, в другой – смесь бензина и спирта. И вот ванна со смесью потекла, ее надо было заварить, но перед этим обезжирить, чтобы убрать пары. Бригада без допуска к таким работам спускается по лестнице на дно протекшей ванны, включает автоген и начинает варить. Пары воспламенились, люди выскочить не успели и сгорели. Начальник цеха, где произошел данный инцидент, был Героем Соцтруда, заслуг у него было более чем достаточно, и это его спасло. Дали ему восемь лет, но потом написали реляцию, дошло это до ЦК партии, в конечном итоге его из тюрьмы освободили и перевели в заместители начальника цеха. Он не виноват был. Это были сварщики с другого производства, и они не имели права такие работы проводить.
— У вас была тяжелая работа?
— Особенно в морально-психологическом плане. Когда запускают космонавта, жена говорит: ну, Миша, опять такую премию получишь… А мне, честно говоря, на работу идти не хочется. Потому что если вернутся – да, отхвачу премию. Не вернутся – жена меня в тот же день не увидит, начнутся серьезные разбирательства. Прежде всего отвечали именно мы. Если на Байконуре трагедия произошла, кто виноват? Космонавт не вернулся живым, произошла разгерметизация – кто виноват? Тот, кто все это готовил.
В закрытых институтах есть обломки НЛО
— Михаил Григорьевич, что вы можете сказать о Гагаринском полете?
— Если бы Гагарина не посадили через полтора витка вокруг Земли, его бы смогли посадить только через 47 дней. Это уникально было.
— Что именно?
— Что его посадили живым.
— А с чем это связано?
— Там было много нюансов. В частности, это связано с определенными сбоями в системе. Они были устранены во время полета.
— У американцев в те годы шло отставание, и вдруг – полет на Луну… Как это объяснить?
— Наши разведчики в то время доставили в СССР маленькую пленочку с «высадкой на Луну» – снимали американцы, мы у них украли. Но все это было снято в пустыне. В одном закрытом институте в Москве мне эту пленку показывали.
— Почему же мы молчали об этом?
— Просто у нас была джентльменская договоренность. Мы же стали делать с ними совместные программы, выгодные для нас в финансовом плане.
— Как вы считаете, существуют НЛО?
— Я уверен в этом.
— Может ли человечество сделать такие же аппараты?
— Теоретически может. Но, во-первых, не исключено, что мы что-то где-то нарушим, и тогда мир пойдет вразнос. И второе: зачем на данном этапе это надо?
— Знаем ли мы состав сплава, из которого изготовлены НЛО?
— Знаем. Обломков-то куча на земле. Расшифрован материал.
— Значит, какие-то части инопланетных кораблей в распоряжении закрытых институтов есть?
— Конечно. Но пока мы технически не можем воспроизвести эти сплавы в больших масштабах. Для этого нужно создать давление порядка 50 тысяч атмосфер на большой площади и в продолжительное время.
— А что даст этот сплав?
— Мы могли бы изготовить, предположим, самолет, который спокойно летал бы не на 21 км, а гораздо выше – и он бы не сгорел.
«Взрыв Протона я просто не могу воспринять»
— Какое изделие, изготовленное в те годы для космоса, у вас на особом счету?
— «Протон». При мне его начинали делать и при мне его практически полностью довели до ума. Эта ракета позволяла отправлять в космос совершенно другую массу, другую камеру космонавтов – не одного несчастного человека, а полноценный экипаж. Это совершенно другой уровень по сравнению с «Востоком» и «Союзом». Это более масштабный проект и по надежности, и по грузоподъемности.
Сейчас, по прошествии такого количества лет, для меня абсолютно дико, когда у нас падает «Протон» (последний раз ракета «Протон-М» упала и взорвалась 2 июля 2013 года. Официальная причина аварии — неправильная установка датчиков скоростей. – Авт.). Мы, мягко говоря, его вылизали, и когда он сейчас взрывается… Я этого просто не могу воспринять. Он в принципе не мог взорваться. А вся причина в том, что ставят контрафактные детали.
— Чем принципиально отличалась космическая отрасль от других отраслей?
— Впоследствии мне довелось побывать на многих закрытых предприятиях (я работал и для космоса, и для авиации, и для КГБ) – признаться, мне не по себе было смотреть на грязь и неорганизованность. Не было той культуры производства, которая была у Королева. Я не знаю, сложился бы я как специалист, если бы не та закалка, и вот то ощущение полезности, и то, что ты чего-то можешь. Работа в космосе научила меня ко всему относиться с таких позиций, что никакой халтуры быть не должно. Потому что в космических кораблях — живые люди, и это престиж государства.

Источник: nn.mk.ru